“Зулейха Открывает Глаза”

Моя оценка: 9/10

“Я посмотрел сериал и я возмущен”

Мне многие высказали свое возмущение этой книгой. И даже люди которые мне дороги и которых я очень уважаю. Но почему-то никто высказывавший… книги не читал.

Когда я только начал ее читать, понял, что снять такое — сложно. Дочитав, прокликал фрагменты сериала онлайн.

Сериал не имеет ничего общего с книгой. Судить по нему о книге — как строить мнение о Миле Йовович, посмотрев вдохновленный “Пятым Элементом” порноролик. Не смотрите порноролик. Лучше посмотрите это: Мила Йовович читает “Муху-Цокотуху”.

Так вот, к фильму: кастинг — мимо, игра актеров — слабая, персонажи — плоские. Итоговая картина совершенно мимо книги. Даже Чулпан Хаматова не в тему. Она слишком сильная женщина, ее собственная личность затмевает ее же персонаж.

Великолепен только Горелов, но там и кастинг в точку и уровень актера.

Не зря Акунин так внимательно выбирает тех, кто делает озвучку его аудиокниг и экранизацию. По итоговому продукту будут судить об Акунине, никому не докажешь “в книге не так”. Он опытный писатель и знает, что такое продукт. Гузель, видимо, совсем неопытная и отдала контроль за итоговым продуктом в третьи руки. Хайп — получился. Но посмотревшие ее сериал не будут читать книгу.

Стоит ли читать?

Книга одновременно и хороша, и живописна — и при этом постоянно проглядывает уровень “школьного сочинения”. Гузель очень талантлива, и это ее первая (?) книга. Но талант, безусловно, требует огранки. Книге этой чуть-чуть качественной редактуры — и она выйдет на совсем новый уровень.

Какие-то описания удивительно глубоко прорисованы. Что-то — наивно и плоско. Многие персонажи смахивают на героев комиксов. Они — доведенные до абсолюта архетипы, слишком контрастные для жизни.

Мужчинам: чем вас больше это бесит, тем больше стоит прочитать. Это пронзительно женская книга, и этот женский мир важно понимать.

Женщинам: я искренне не понимаю, зачем вы это читаете. Поплакать? 100% моих знакомых, читавших, плакали, и 100% рекомендуют прочитать.

Себе: прочиталось легко, и было моим “антистрессом” в эти два месяца. Можете оценить, какое было для меня время, если история насилия, раскулачивания и Сибири была антистрессом. Я давно не читал бумажного. Может быть, крупные буквы и простой язык успокаивали.

Во мне многие нотки были затронуты: воспоминания летних каникул в деревне, воспоминания охоты в тайге; воспоминания как я, щуплым школьником, ездил в лес валить сухостой с моей хрупкой бабушкой.

Внимание, ниже будут спойлеры

“Татары обиделись”

И обиделись прямо массово. Но я правда не понимаю ПОЧЕМУ?

“Как посмели исказить вы облик татарского народа!”

Да, семья Зулейхи — не сахар. Но это не потому что семья — татарская, такая же история могла произойти в любой патриархальной семье. Никто и нигде не писал, что это — портрет татарского народа.

В сериале — так вообще ничего татарского нет.

Единственное, что бросает тень на культуру — само возмущение мыслепреступлением автора.

“Изменщица, спит с убийцей мужа!”

• У нее никогда не было мужа! У нее были лишь хозяева. Вначале отец, потом тот, за кого ее выдали. Потом забравший ее в ссылку.
• Книга не про моральный эталон вообще. Она про женщину, которая была сухим тонким листиком на скале. Которую сорвало бурей, начало крутить, бросать и унесло далеко-далеко. Но в этом не было ни плана ни цели, лишь воля судьбы.
• Вообще, говоря это, вы говорите ее кошмарами.
• “Убийство” столь же бессмысленно и мимолетно, как жизнь. Вот был человек, один щелчок, одна ошибка, и нет его. Скала рухнула. И никто этому не рад, даже выстреливший. И Зулейха не рада.

Сталинисты с коммунистами

Эти уж вообще не знаю почему обиделись. Книга в итоговом состоянии приводит к тому, что колония эта — место, где все себя нашли. Где мальчишка Зулейхи получил образование, профессор — применение себе, художник начал наконец творить. Я бы даже понял если бы кто-то, напротив, обвинил в обелении ГУЛАГа.

Если вы смотрели сериал

В декорациях сериала совсем нет реализма, живописности, тепла.

Зулейха в сериале — большая сильная женщина. Совсем нет хрупкости. Женщины, едва ли не из одних глаз состоящей, абсолютно уязвимой и не знающей жизни без зависимости. А ведь этот образ хрупкой маленькой женщины, так много несущей на своих плечах — ключевой в книге, и он мне очень дорог.

Муртаза — да, кастинг неплох, мощный мужик, но нет ощущения, что он для Зулейхи больше чем страх/хозяин/владелец, а эта двойственность в книге значима. Да, она его не любит, она вообще любви не знала. Но он — эдакая скала, на которой она живет и от которой полностью зависит, потеря которой для нее — катастрофа.

Игнатов — чистый и сияющий НКВД-шник в форме. Почти с самолюбованием. Понятно, как роман с таким вызывает возмущение. В книге же — воин, высушенный войной, но крепкий и вострый. Человек, одержимый миссией. Да и нет у Зулейхи никакого романа. Там гораздо сложнее динамика отношений.

О чем я думал, читая

Я весьма лично воспринял эту историю.

Я вспоминал свою покойную бабушку (абику). Что общего с персонажем Зулейхи?

Мои Бабай и Абика

Нет, моя бабушка была любима, и счастлива. Но, как и Зулейха, она была маленькой, хрупкой, нежной женщиной с удивительными глазами. Не весила она совершенно ничего. Даже когда я был ребенком она мне казалось маленькой и легкой. И этот контраст с моим дедом, удивительной силы и суровости мужчины, которого я ребенком побаивался. В детском саду пугали “бабайкой”, и мне, почему-то, вспоминался образ деда, гипертрофированно страшный.

Помню как-то раз мой кузен, молодой рослый парень, минут десять маялся в попытках затянуть хомут на лошади. Не в силах на это смотреть, восьмидесятилетний бабай допрыгал на своей тяжелой железной ноге, поплевал на сухие руки, и одним движением стянул плотно стянул большой деревянный хомут. Руки его были сделаны из камня.

От бабая в любом возрасте было ощущение этой силы и суровости. Он прошел всю войну, с 41 по 45. Это человек, который сбил из обыкновенного противопехотного пулемета пикирующий бомбардировщик. Все сбежали, а он не сбежал — сбил. Это человек, переживший схватку с поножовщиной с немцем. Он вышел с ножевым ранением, немец — не вышел. Ранений у него было много, последнее, списавшее его, он получил за две недели до Победы.

От одного из ранений он, возможно, так и умер бы, был списан врачами как безнадежный. До войны он, совсем еще молодым, ездил в шахты на заработки. Он отдал врачу золотые часы, заработанные в шахтах, и сказал: “Я выживу. Лечи.”. И выжил.

Советский Союз

Дед страстно любил лошадей. Лошади у него были всегда, можно или нельзя. А было нельзя. К нему приходили забрать лошадь в колхоз. Он просто встал в проход с топором и сказал: “забирай, если сможешь”. Никто не решился зайти.

Это человек, который лишился на войне ноги, и человек, который сам себе сделал протез. Советской родине было наплевать на ветеранов. Поскольку лошадь он не отдал, то он, одноногий, пахал на ней поля односельчанам, зарабатывая на жизнь.

Это наплевательство Советской Власти на людей, в угоду призрачным “Большим Победам”, и эта воля людей к жизни, их способность жизнь обустроить — они здорово раскрыты в книге.

Дед никогда мне ничего не рассказывал про свою жизнь. Все что я про него знаю, я знаю от мамы. Хоть он и был инвалидом, дом был первым домом в деревне с металлической, а не соломенной крышей. Дед зарабатывал. В советское время он умудрялся торговать, т.е. в каком-то смысле был “кулаком”. Колхозные власти приходили к нему, когда были в загулах, пьяными. Как бы он ни ненавидел это, но у него была водка, он ее им давал, они уходили. Знали, не будет его — не будет водки, знали что ветеран — и закрывали глаза.

Помню рассказ про нападение волков, когда ночью бабай с абикой ехали по дну оврага в лесу. Моя хрупкая бабушка отбивалась от них топором. Вспоминал этот момент, когда читал про поход в “урман” в мороз. Помню, я спросил маму: “овраг — волчье место, зачем туда ночью ехали?!”. И только тогда я узнал, что лошадей и держать-то было нельзя. То есть чтобы жить этой самой торговлей, одноногий мой дед был вынужден ночью ехать лесами.

Лошади у деда всегда были породистыми, это были орловские рысаки. Мама рассказывала, что дед никогда не жалел денег, чтобы хорошо одевать своих дочерей, а когда в деревне был праздник, запряженные сани деда всегда неслись быстрее всех. Не колхозные ведь: порода и забота!

Если дед подумает, что ты обидел лошадь, тебе пиздец. Кузен меня как-то так подставил — он издевался над лошадью, влетело мне.

Деньги у деда водились. Он привозил мне полные ящики лимонада “Буратино”. Сейчас я понимаю, что он любил меня, просто у этого сурового человека тяжело разглядеть любовь. Дед называл меня “министер”, за особое мнение по любому вопросу, и способность очень точно прогнозировать вещи. По-русски дед говорил крайне плохо.

Бабушка моя тоже прошла войну, но по другому. В 16 лет ее, без документов, увезли в Москву. Копать окопы. Весу в ней было тогда, наверное, килограм 40.

Неравенство

Бабушка — невероятно чистый, светлый, добрый человек. Эта доброта сияла через ее глаза, даже когда она потеряла зрение. Она прожила более девяноста лет. До сих пор помню ее обьятия, ее хрупкость. Я не религиозный человек, но она всегда за меня молилась. Этих молитв мне сейчас очень не хватает.

Для чего я все пишу? Да просто накатило, вспомнил. Семья была полна любви. И все же были особенности патриархальной культуры, которые нельзя отрицать.

Дед мог кричать и ругаться на хрупкую мою бабушку за какую-то маленькую ошибку, как будто это огромная потеря. Ярость эта его меня коробила, но она совершенно робко и покорно все это принимала. Она привыкла. Она не видела в этом нелюбви. Да в этом и не было нелюбви. И если ее спросить, она сказала бы “он меня любит и заботится”.

Меня, человека приехавшего из города, из семьи, в которой мужчина и женщина равны, это абсолютно шокировало. Я просил маму объяснить, почему так происходит.

Я со временем научился разделять — эту эмоциональную атаку от нелюбви. Я не оправдываю это, но в патриархальных культурах срываются на женщин, срываются так, что совершенно этого не замечают этого за собой.

Так что нельзя вот так просто совсем выбрасывать “Зулейху”, как поклеп. Я видел, как принимала эту агрессию сильного, железного человека моя хрупкая нежная бабушка. Это было “нормально”.

Религиозные праздники в татарской деревне

Коробила меня и сегрегация. Моя мама и ее сестры — все очень сильные женщины. Мама — хрупкая, как бабушка. Сестры ее — рослые, статные, в деда. Все — с хорошим университетским образованиям. Все — трудяги. Все — заботливые женщины. Каждая –сама построила себе жизнь и карьеру. Все стали руководителями.

Тетя Дамира — невероятно рослая, фигуристая, похожая на Софи Лорен женщина. Она абсолютно сводила мужчин с ума. Она — настоящий лидер и предприниматель по духу.

Тем больше меня удивляла следующая картина. Мы на лето в деревне, семья собралась. В доме какое-то событие, религиозный праздник. Готовится угощение. Женщины суетятся, готовят еду и весь этот праздник устраивают. Я пытаюсь стырить восхитительный медовый чак-чак.

Приходят гости. Мужчины из других домов деревни, к празднику надевшие тюбетейки. И вот эти умные, прогрессивные, властные женщины — они вдруг затихали и совершенно меняли свое поведение. Мужчины садились за стол в отдельной комнате. Нам, детям, заходить туда было нельзя. Женщины заходили туда быстро и тихо, как прислуга. За столом им не было место. Мужчины держались важно и распоряжались, как у себя дома, свысока поглядывая на прекрасных этих и умелых женщин.

Я помню, насколько это меня коробило, насколько несогласен был с этими правилами мой бунтарский и всегда ищущий равенства характер. Как я не понимал, почему вдруг мои невероятно сильные тетки вдруг начинали себя вести как серые мышки. Насколько странным мне казалось что они переставали быть собой.

Культура сегрегации в мусульманском обществе есть. И хотя мои тетки не были ни ее носительницами, ни мусульманками, но они видели это с детства. Они могли надеть на себя маски соответствия, когда того требовали обстоятельства.

Мама суетливо находила отцу тюбетейку, которая совершенно чужой на нем смотрелась, и впихивала отца за стол к остальным, прося его не кипятиться. Отец был явным антиклерикалом. Ему не лез в горло весь этот маскарад. С трудом сдерживая неприязнь, он вливался и выполнял свою формальную роль.

Когда мы стали постарше, пускали за стол и нас с братом. Если не хватало тюбетеек, на головы надевали бейсболки “USA” с орлом, козырьками назад . Женщинам за столом места не было.

А чем бы и плохо неравенство?

У человечества бывает разное определение “нормального”. Находясь в этом “нормальном”, не замечаешь что возможно что-то другое. Я не думаю, что выросших в условиях сегрегации женщин как-то задевало, что для них нет места за столом в эти моменты.

И кто я такой, чтобы говорить как правильно жить? Бывают разные модели. Меня, выросшего в светской семье, коробило. А кто-то и не замечал.

Последствия такого неравенства — они не сахарные. Дед мой, например, совершенно точно очень любил бабушку и заботился о ней. А она о нем. Но даже уже позже, прикованный к постели, он позволял себе взрываться и кипятиться на нее, всю жизнь живущую заботой о нем. Почему? В условиях ассиметрии обратная связь не прилетает. Поэтому даже на любимого человека позволяешь себе срываться. И ты не узнаешь, что это уже вошло в привычку. Потому что женщина будет покорно молчать.

Можно в таких условиях жить? Можно. И думаю многие правоверные мусульмане скажут “муж должен заботиться о своей жене, быть гарантом того, что она будет счастлива, женщины в мусульманских семьях счастливее!”. И да, есть самые разные социальные системы. И да, люди могут в них жить хорошо и счастливо. И да, я видел полные счастья и чистоты мусульманские семьи, даже завидовал этой патриархальной чистоте и невинности.

Но вот это возведение в факт “вторичности” никогда не было моим. С совершенно эгоистичной позиции, мне, как мужчине, гораздо лучше живется, когда женщины вокруг свободны, самостоятельны и равны. Свободная и сильная женщина — это восхитительно. И зачем эту женщину запирать? Чтобы не страшно было, что она тебе не по зубам?

Я очень люблю Стамбул, это потрясающий город. Своей мультикультурностью, своим сплавом Востока и Запада. Чистотой от религиозности, и свободой светского государства. Но замечал при Эрдогане все больше хиджабов и все меньше пива в меню заведений. И если без пива я могу пережить, то “закрывание” девушек совсем не радует. Хоть я был на иннагурации Эрдогана в Анкаре (не спрашивайте как и почему!) :)

И не надо говорить, что Гузель в “Зулейхе” придумала несуществующие неравенство и сегрегацию. Да, современное татарское общество — светское, открытое и прогрессивное. И со здоровыми корнями. Но не надо говорить, что неравенства не было и нет. В описанные автором времена — точно было.

А когда некий татарский литературный критик (!), лауреат всякыя премий, среди других нападок бросает “такой роман не могла написать женщина, у нее на такое не хватило бы ума” — что это, как не доказательство, что неравенство — совсем не фантазия Гузели? Оно все еще с нами.